Яков Левин. Воспоминания узника гетто

Воспоминания малолетнего узника Бобруйского гетто
Левина Якова Лазаревича

Отец мой, Левин Лазарь Моисеевич, родом из г. Бобруйска. Он закончил радиотехническое училище и был направлен на работу в г. Себеж Псковской области, где работал начальником почты, а потом был призван в армию. В Себеже он познакомился с мамой, Кобриной Верой Самуиловной. Маме было 18 лет. Свадьбу они отмечали в Бобруйске, так как там жили родные отца. В марте 1935 года появился я, а в июне 1937 года родился мой брат Михаил. Отец категорически возразил против нашего обрезания. За месяц до начала войны я заболел воспалением легочных желез. Из больницы меня выписали с хрипом в легких.

К началу войны мы оказались в г. Гродно, где отец стал помощником командира дивизии по связи. За неделю до начала войны отец предупредил мою мать, что в любой момент может начаться война с Германией и она должна будет вместе с нами подойти к воротам гарнизона, куда будут поданы машины для эвакуации семей офицеров.

22 июня 1941 года, ночью, нас начали бомбить и мы побежали к воротам гарнизона. Машины для семей офицеров действительно были поданы. Машина, которая предназначалась для нас, была перегружена, поэтому нам приказали сесть в другую. Когда мы выехали из Гродно, то в ужасе увидели, что стало с той машиной, на которой должны были ехать мы. Из-за прямого попадания бомбы от людей и от машины практически ничего не осталось. На следующий день оказалось, что железная дорога не работает, так что добираться надо было самим.

Мать не знала других мест в Беларуси кроме Бобруйска, поэтому она решила, что мы пойдем туда, пешком. Вместе с нами пошла и ее подруга еврейка с годовалой дочкой. Ни вещей, ни продуктов у нас не было. Все были голодные, дети плакали. Выходя из Минска, возле Комаровки мы увидели автофургон с надписью: «Не трогать! Отравлены!» Мать взяла на всякий случай три сухаря, и мы пошли дальше. По дороге мы насмотрелись разных ужасов: брошенные дети и мертвые люди. Ночевать и поесть просили у крестьян, пока у матери были деньги. Когда их не стало, мама решилась и дала всем тех отравленных сухарей. Мы их мигом съели, но с нами ничего не случилось.

Через неделю мы все-таки дошли до Бобруйска. В городе уже были немцы. Из папиных родственников мы никого не нашли. Квартиры их были разграблены. Жители города тащили из магазинов все, что там еще оставалось. Мать с подругой заняли одну из брошенных квартир в доме, где жили другие еврейские семьи. Они, видя наше бедственное положение, подсказали маме, что на кондитерской фабрике остались чаны с патокой. Отстояв огромную очередь, мы увидели, что в патоке утонул какой-то человек. Его никто не пытался вытащить, а все черпали вокруг него эту патоку.

Начались погромы. Был он и в нашем дворе. Рано утром двор окружили и по указанию полицаев начали стучаться в дома. Там, где сразу открывали, забирали только мужчин с указанием одеться и взять еду на три дня. Остальных не трогали. В одном доме ставни были закрыты. Когда туда начали стучать, двери никто не открывал. Тогда немцы выломали ставни и двери, и люди начали разбегаться. Раздались выстрелы. Всю семью из шести человек расстреляли. Уходя, приказали зарыть их трупы во дворе. Под присмотром полицаев жители нашего двора выкопали во дворе большую яму и туда положили трупы всех убитых: старую женщину с мужем, их дочку с ее мужем, а также двух девочек где-то моего возраста. Сверху засыпали землей. Пока жители двора хоронили убитых, полицаи грабили их дома.

После этого погрома всех евреев согнали в гетто. Нас поселили в однокомнатной квартире, где кроме нас (пяти человек) уже жила семья из четырех человек. В гетто не кормили, поэтому мать пошла в юденрат просить помощи или работы. Ей дали направление в швейную мастерскую, расположенную в городе. Мама ходила на работу со мной, потому что каждому в мастерской давали по тарелке баланды и кусочку хлеба. Часть мы съедали сами, а часть приносили младшему брату Мише.

Однажды, возвращаясь из мастерской, нас окликнули двое мужчин, назвав маму по имени. Оказалось, они знали раньше отца и мать. Мужчины рассказали ей, как попали в плен и как на их глазах погиб отец. Немецкая бомба попала прямо в дивизионную радиостанцию, смонтированную в автомашине, где был отец. Увидев на нас шестиконечные звезды, они сказали, чтобы мы скорее уходили из гетто, тогда у нас будет хотя бы один шанс из тысячи остаться в живых. На следующее утро они принесли аусвайсы для нас и для маминой подруги. Они предупредили, что срок их годности истекает через шесть месяцев. Расстрел грозил и им, и нам. Так мы покинули Бобруйск. Рядом по дороге ехал крестьянин. Он предложил женщинам посадить детей к нему на телегу и начал расспрашивать, куда мы идем. Мы ответили, что идем, куда глаза глядят. Тогда он предложил поехать к нему в деревню и пожить маме вместе с нами в его бане, а подруге с дочерью (они абсолютно не были похожи на евреев) — в школе. Мы с радостью согласились. Звали того человека Юрочка Николай Филаретович.

Оказалось, что через две недели Бобруйское гетто полностью расстреляли. Немцы повсюду развесили объявления о том, что все, кто скрывает евреев, будут расстреляны сами, а также их семьи. Становилось опасно. Юрочка, у которого недавно родилась дочь, подошел к маме, показал немецкие объявления и сказал, что больше прятать нас не может, так как боится за свою семью. Мама поблагодарила его за то, что долго нас скрывал, и пошла в школу за подругой. Они посовещались, и подруга решила остаться в школе, надеясь на то, что их никто не выдаст.

Мама взяла нас с братом и пошла по деревням. Так мы дошли до деревни Павловичи Кировского района. Мать, как всегда, окружили женщины этой древни с расспросами о ее жизни. Староста этой деревни Юрочка Данила, проверил документы и спросил, чего она ходит и что ищет. Мать ему рассказала, что ищет хату, куда бы ее с детьми приняли. Он завел нас к хозяйке одной семьи на хуторе. Звали ее Масюкевич Ирина Ивановна. Муж ее воевал, в семье было трое детей. Самой маленькой был год, а вторая девочка и сын были нашими одногодками. После знакомства хозяйка предложила маме остаться у нее. Ирина Ивановна, узнав, что мама окончила зооветтехникум, сказала, что все домашнее хозяйство теперь на ней, а меня она пристроит к кому-нибудь пасти гусей или коров.

Первую весну я пас на заливном лугу сорок гусей. Рядом проходила дорога. Однажды там остановились проезжавшие на мотоциклах немцы и начали из пулеметов стрелять в гусей. Я и еще два пастуха легли на землю. Немцы собрали убитых гусей и уехали. Так закончилась моя гусиная эпопея.

Следующим летом меня наняли пасти коров, а зимой мы с братом ходили и просили милостыню. В ближних деревнях нас знали. Правда, мы боялись собак и полицейских. Польские полицейские дважды заставили нас снять штаны, чтобы проверить, не обрезаны ли мы. Вот тогда я мысленно благодарил отца за то, что он не разрешил совершить обряд обрезания. Срок нашего аусвайса давно истек. Когда староста пришел к маме и потребовал документы, пришлось сказать, что они утеряны. Тогда староста сказал, что он все о нас знает, ведь две недели после гетто нас скрывал его родной брат Юрочка Николай. Староста сказал маме, чтобы она вырыла в хлеву лаз. Он предупредит, когда немцы будут проводить акции, чтобы мы успели спрятаться. Этот лаз спасал нас много раз.

Мы постоянно голодали. Особенно тяжело было брату. Я мог подработать за еду, а у него, еще малыша, такой возможности не было. Однажды соседка, сжалившись над вечно голодным мальчиком, принесла ему миску с молоком и творогом. Он мгновенно это съел и попросил еще. Она снова принесла. Эта порция исчезла с той же скоростью. Соседка принесла еще одну полную тарелку. Съев ее, Миша потерял сознание. После этого он долго страдал. Так на всю жизнь у него появилось отвращение ко всему молочному.

Осенью 1943 года немцы начали забирать детей в концлагерь. Нас всех выгнали на площадь и начали отбирать детей в возрасте от восьми лет и старше. Нас посадили в машину и отвезли в Кировск в какой-то сарай, где по одному вызывали к врачу, а после него куда-то уводили. Вызвали и меня. Заставили раздеться и лечь на лавку. Врач начал меня осматривать, а затем принялся слушать мои легкие. Наверное, они ему не понравились, потому что он слушал много раз и спрашивал, сколько мне лет. Я говорил ему, что мне восемь лет. Он отвечал: «Нет! Шесть!» Это продолжалось до тех пор, пока медсестра мне сказала: «Говори, что тебе шесть». Я сказал. После этого мне на шею повесили табличку, на которой было написано, что я болен и что мне шесть лет. Меня отпустили домой. Из нашей деревни взяли двадцать детей, и ни один из них не вернулся. Позже мы узнали, что их забрали в концлагерь для забора крови для немецких раненых. Меня спасла моя болезнь — воспаление легочных желез.

С приближением фронта у нас все чаще останавливались немцы. Наш дом стоял на краю хутора, поэтому его услугами часто пользовались больные и раненые партизаны, за которыми ухаживала мама. Они лежали в сене на чердаке. Когда на хуторе останавливались немцы, то возле крайнего двора они выставляли часового. Однажды немецкий часовой полез на чердак за яйцами. В это время там лежало двое больных партизан. Это увидела хозяйка и решила, что нам пришел конец, но Бог нас спас. Партизаны, услышав шум, зарылись в сено, а часовой забрался на чердак, взял яйца с насеста и спустился вниз.

Нас освободили летом 1944 года. После освобождения мама сразу начала искать свою подругу с дочерью, которые остались жить в школе. Но их уже не было в живых. Немцы заподозрили работников школы в связях с партизанами, и кто-то выдал их, спасая себя. Немец вывел их во двор, дал конфету девочке и спросил, как звали ее бабушек и дедушек. Потом он молча вытащил пистолет и застрелил их обеих.

Когда в Иерусалиме музей «Яд Вашем» установил звание «Праведник мира», мама послал туда документы на Ирину Ивановну и Данилу Филаретовича. Ирине Ивановне Мисюкевич присвоили звание «Праведника народов мира», а Даниле Филаретовичу отказали, считая, что он не рисковал своей жизнью и жизнью своей семьи.

В Бобруйске есть Аллея праведников мира. В честь Ирины Ивановны Мисюкевич установили памятный знак с табличкой. Каждый раз, посещая Бобруйск, я возлагаю там цветы и кланяюсь этой женщине.

После освобождения Бобруйска мы перебрались туда, и началась для нас мирная жизнь. Город был разрушен. Много домов пустовало. В одном из них мы и поселились. Наконец-то, в девять лет я пошел в школу.

Окно нашей квартиры выходило на веранду соседней квартиры, где проживал инвалид войны Паперный Вульф Мовшович. Его семью в Червене расстреляли фашисты. Вульф Мовшович был тяжело ранен под Сталинградом в легкие. Его комиссовали. Он часто приходил к нам в гости, видел, как нелегко нам живется. Он привязался к нам всем сердцем.

В 1945 году мама и он поженились. В этом же году родился мой брат Роман. После освобождения Минска мы переехали туда. На всю жизнь запомнил, как мама послала Михаила (ему было тогда восемь лет) получать хлеб по карточкам. За хлебом была огромная очередь. Отстояв почти целый день, Миша карточки не отоварил, так как перед ним окошко закрылось. Один мужчина предложил Мише получить за него хлеб. Брата подло обманули. Это была трагедия. Целый месяц мы жили впроголодь.

После окончания семи классов школы с похвальной грамотой мне пришлось поступить без вступительных экзаменов в автомеханический техникум, хотя учителя школы уговаривали мать не забирать меня из школы и дать возможность получить среднее образование, но в техникуме я получал стипендию. Это была хоть небольшая, но все-таки помощь семье.

После окончания техникума меня направили в литейный цех Тракторного завода, а оттуда через два месяца забрали в армию.

В 1959 году умер отчим.

Отслужив в армии, я вернулся на Тракторный завод, где начал работать мастером в литейном цеху, а по вечерам учился в Политехническом институте. После его окончания работал технологом, начальником технологического бюро литейного цеха. Однажды руководство завода предложило мне должность начальника снабжения завода. Райком КПСС не утвердил мою кандидатуру. Мне дали понять, что есть указание партии: евреев на руководящие должности не брать.

Моя мама умерла 18 мая 2002 года на 83 году жизни. Это была мудрая, сильная женщина. Она была строгая, но справедливая.

Уже в зрелом возрасте, вспоминая всю свою жизнь, я понял, что остался жить только благодаря Господу. Это он всегда отводил от меня беду, направлял и вел вперед. Даже мою болезнь Господь использовал во благо. После окончания политехнического института я проработал на МТЗ в литейных цехах сорок лет. Уже давно нет в живых всех, кто работал вместе со мной, но Господь хранит меня до сих пор.

Однажды, уже будучи на пенсии, я попал на служение, которое проходило во Дворце Тракторного завода. Служение вел Стюарт Виноград — раввин мессианской общины «Брит Хадаша». Эту общину посещают люди разных национальностей. Меня поразило то внимание, которым окружают каждого прихожанина, атмосфера доброты и заботы. Община стала моей второй семьей. Никогда прежде я не читал Библию, а теперь она стала моей настольной книгой. В ней есть все, что надо человеку и в радости, и в беде.

Впервые в жизни я горжусь своей национальностью и радуюсь тому, что община объединяет людей из разных народов. Мы вместе молимся за Израиль, вместе служим Иешуа, уважаем друг друга, помогаем в беде и благодарим Бога за все Его благодеяния.

Наша община очень дружна с бывшими узниками гетто и нацистских концлагерей. Многие из них бывают на служениях, выступают со своими воспоминаниями, встречаются с молодежью. Служители общины часто посещают их дома, помогают, общаются, привозят на служения.

Господь сделал мне великолепный подарок. В общине я познакомился с Тамарой Марголиной и полюбил ее всем сердцем. В 2006 году мы поженились. Теперь мы вместе посещаем общину, служим Господу. Моя жена является волонтером Музея еврейской истории и культуры в Минске. Ей поручили заниматься увековечиванием евреев, погибших в годы Великой Отечественной войны во время Холокоста, через музей «Яд Вашем». В Библии сказано: «Им дам Я в доме Моем и в стенах Моих память и имя, которые не изгладятся» (Книга пророка Исайи 56:5). Благодаря стараниям Тамары увековечено более шести тысяч жертв Катастрофы. Эти имена всегда будут в памяти людей, ведь без знания прошлого нет будущего.

Вместе с раввином я посещал мессианские общины и в других городах. Встречаясь с людьми, я все больше убеждаюсь, что евреи и неевреи нуждаются в Иешуа. Он изменяет жизни людей к лучшему, не дает никому возможности уничтожить нас, евреев, как нацию. Всегда гонимый народ жив и имеет свое государство.

Я хочу закончить свои воспоминания словами любимого поэта Давида Симоновича: «Имею честь принадлежать к тому гонимому народу».

Яков Левин

Мы встречаемся по адресу: г. Минск, пр-т Партизанский, 146а. Приходите!